В специальном интервью М. Тимофеев рассказывает о ценности прав человека и трудностях работы правозащитных организаций в России, а также делится мнением о правовых трансформациях постсоветских обществ и перспективах их дальнейшего развития.
Максим, расскажите, пожалуйста, о своём опыте работы до ЕГУ. Много ли Вам доводилось преподавать прежде или же это была скорее исследовательская деятельность?
До прихода в ЕГУ у меня уже имелся серьёзный преподавательский опыт. После окончания Российской таможенной академии в Санкт-Петербурге я два года преподавал на кафедре в качестве ассистента. Параллельно я начал работу над диссертацией, и позднее перешёл в аспирантуру Московской государственной юридической академии. С 2006 года я вернулся к преподаванию в Северо-западном филиале Российской правовой академии Министерства юстиции Российской Федерации. В течение пяти лет я преподавал преимущественно сравнительное конституционное право.
Параллельно я работал в правозащитных организациях: в Москве это была «Юристы за конституционные права и свободы» («ЮРИКС»), в Санкт-Петербурге – «Гражданский контроль». К сожалению, «ЮРИКС» был вынужден прекратить деятельность в связи с Законом об иностранных агентах, так как были внесены в список тех, кто получает зарубежное финансирование. Российские власти предприняли попытку сделать то же самое с «Гражданским контролем», но им удалось отстоять своё право на деятельность в судах.
В 2011 году я поступил в докторантуру Центрально-Европейского университета в Будапеште, где преимущественно занимался докторским проектом. Тогда же а я начал проводить тренинги для практикующих юристов по практике Европейского суда по правам человека в России, а также – под эгидой Совета Европы – в Украине и Азербайджане.
Преподавательский опыт у меня достаточно большой, включая преподавание для взрослой и профессиональной аудитории. Свои курсы я стараюсь делать ориентированными на приобретение практических навыков. Студентам приходится много читать, анализировать и дискутировать. Я практически никогда не провожу традиционных лекций. Несомненно, лекционный материал присутствует, но я пытаюсь, прежде всего, общаться со студентами, вести диалог: задаю вопрос, студенты его обсуждают, я комментирую, и таким образом мы выходим на информацию, которую важно понять. Студенты это воспринимают непросто, так как привыкли к традиционному формату «лекция-семинар»: сперва прослушал, затем освежил в памяти, запомнил, пересказал. Но на самом деле, в их повседневной профессиональной жизни им никогда не надо будет пересказывать. Им нужно будет искать ответы на вопросы, на которые подчас еще никто не дал ответа, решать конкретные и уникальные практические проблемы. Это творческий, а не механический процесс.
Сферами ваших интересов являются сравнительное конституционное право и международное право. Что обусловило Ваш подобный интерес?
Если отвечать коротко, то случай. Я вообще считаю, что все в жизни случайно. Мы можем влиять на ход событий, но существует огромное количество случайных факторов. Например, после окончания аспирантуры я серьёзным образом рассматривал возможность ухода в практику таможенного оформления. Но мне довелось познакомиться с Аркадием Гутниковым – «гуру» для тех, кто занимался внедрением в российское образование юридических клиник. После одного тренинга с ним я понял, что не смогу заниматься таможенным оформлением.
Аналогичный случай предопределил и то, что я стал заниматься конституционным правом. В академии был очень хороший преподаватель по конституционному праву и политологии профессор Рашид Мухаев. Он открыл перед нами прекрасный мир интереснейших текстов по философии, праву, социологии, политике. Затем он предложил мне пойти работать к нему на кафедру. Постепенно область моих интересов сместилась от конституционного права к правам человека и международному праву.
Каково отношение современных российских властей к деятельности правозащитных организаций?
Правозащитные организации, которые занимаются ведением судебных процессов, проведением кампаний по правам человека или исследовательскими проектами воспринимаются властями как угроза. Удобной целью их делает то, что такие организации получают финансирование из-за рубежа. В России в целом, не только на уровне властей, существует настороженный подход к такой практике. Люди думают: «Зачем какой-то, условно, американский дядя даёт этим организациям деньги? Наверное, они продвигают свою идеологию». Безусловно, в финансировании правозащитных организаций присутствует идеологический, ценностный подход, ведь только те, кто считает, что права человека имеют ценность, будут спонсировать соответствующие проекты. Однако эти организации занимаются правозащитными проектами не потому, что им платят за это, а потому что они верят в значимость своей миссии. Проблема в том, что в самой России людей или организаций, готовых финансировать правозащитников, практически нет. А если и есть, то финансирование, как правило, происходит неофициально, без огласки.
Каким образом должно происходить общественное просвещение в отношении понимания ценности прав человека?
В этом должно участвовать государство, по крайней мере, оно не должно препятствовать становлению гражданского общества. В России активно действовали некоммерческие организации, но в какой-то момент государственная машина стала их преследовать. В таких условиях транзитное общество, которое находится на стадии перехода к демократии, может либо зависнуть в постоянном транзите, либо откатиться обратно к авторитаризму. Без чёткой последовательной политики просвещение в рамках индивидуальных небольших проектов ничего не даст на массовом уровне.
Вы являетесь редактором «Журнала конституционализма и прав человека» ЕГУ. Насколько исследования юриспруденции в странах Западной Европы отличаются от Центральной и Восточной Европы?
На Западе исследования более практически-ориентированные, даже серьёзные фундаментальные теоретические исследования в области права направлены не на отвлечённое обсуждение высоких материй, а имеют практическую значимость. Стоит также отметить высокую культуру независимого исследования. Независимого не только от конъюнктуры и политического заказа, но и в том смысле, что исследователь стремиться продемонстрировать оригинальность своих собственных идей. Вся культура исследования свидетельствует о том, что ты как исследователь, относясь с уважением к тому, что делали и делают и твои коллеги, должен проводить независимое исследование. Наша же проблема в том, что независимости нет, причем даже не на уровне банального плагиата. Превалирующая парадигма такова, что «исследователи» переписывают, пересказывают, суммируют разные точки зрения – и всё. Все это не имеет никакой теоретической и практической значимости, и тем не менее пишется огромное количество диссертаций. И мне кажется, что это системная проблема, которая тянется с советских времён, когда все были вынуждены двигаться в рамках определённой линии. В современной западной традиции, которая уже давно сформировалась, ты должен найти свой путь. Если ты движешься в рамках заданного курса – ты его не найдёшь. В этом я вижу принципиальное отличие.
В 2016 году исполняется 30-летие с начала процесса «Перестройки». С какими ключевыми, на Ваш взгляд, вызовами приходится сталкиваться постсоветским странам в процессе трансформации правовой системы и обеспечения функционирования правового государства? Какие из стран, по Вашему мнению, смогли достигнуть наибольших успехов и чем это было вызвано?
После распада СССР некоторые общества, безусловно, достигли больших успехов, нежели другие. И в том числе благодаря тому, что эти общества в какой-то момент вошли в Европейский союз: Литва, Латвия, Эстония. Беларусь далеко не ушла. Россия чуть продвинулась, а затем снова откатилась назад. Азербайджан – то же самое. Динамика в Молдове, Украине свидетельствует о постоянных откатных движениях. С точки зрения права, у всех примерно одни и те же проблемы, которые во многом сводятся к отсутствию независимости судебной власти, из-за чего так и не произошла трансформация системы административной юстиции, благодаря которой возможен контроль над исполнительными органами власти, а также системы уголовной юстиции, методов расследования. Более того, в этих странах во многом отсутствует понимание значимости и содержания прав человека. Советское время нанесло громадный ущерб, который влияет на нашу повседневность и восприятие действительности. Я не уверен, что Литва, Латвия и Эстония в равной степени ушли бы так далеко, если бы у них не было связи с «большой» Европой. Как мы видим, без поддержки сторонников, партнеров постсоветские общества постепенно скатываются в прошлое.
Тематика работы Европейского суда по правам человека занимает существенное место среди международных проектов, в которых Вы принимаете участие. Тем не менее, Беларусь до сих пор остаётся единственной страной в Европе, которая не подписала Европейскую конвенцию о правах человека. Какие перспективы Вы видите для Беларуси по данному вопросу?
Как ни странно, многое, на мой взгляд, зависит от того, что будет происходить с режимом в России. У Президента Лукашенко амбивалентное отношение к России: с одной стороны, он понимает, что это ближайший партнёр, с другой стороны, он осознает опасность, исходящую от этого партнёрства. Этот партнёр сделал много такого, что поменяло отношения Запада к России в последние 2-5 лет, особенно после аннексии Крыма и событий на востоке Украины. Кто бы мог подумать, что мы станем смотреть на Беларусь, как на менее жёсткий режим, чем в России. Создается такое впечатление, , что в какой-то момент Россия догнала и перегнала Беларусь. И в этом смысле, чем хуже будет положение России, чем жёстче будет реакция Запада, тем больше будет потребность для Лукашенко пересмотреть свою позицию, дабы продемонстрировать, что он лучше. Рано или поздно, Лукашенко может также задуматься и о выходе из игры. И здесь снова есть шанс для Конвенции. Ведь нынешние власти могут подписать ее с огроворками. Безусловно, подписание Конвенции будет «стоить» этой власти и финансово, и репутационно, и персонально. Но эту стоимость они могут уменьшить, снизив соответствующие риски.
Второй вопрос, что произойдёт после того, как Конвенция будет подписана Беларусью? Российский пример показывает, что само по себе подписание Конвенции, распространение юрисдикции Европейского суда, вынесение постановлений, указывающих на конкретные проблемы, ещё ничего не решает. Суд субсидиарен, он указывает на необходимость обеспечении права и на конкретные дела, в которых это сделано не было. Но если проблема системная и метастазы её расходятся во все области, Европейский суд ничего не сделает. Это должно делать общество, сил у которого сейчас весьма мало. И с каждым откатным витком сил всё меньше.
Возвращаясь к вопросу Вашей текущей преподавательской карьере, скажите, какие отличительные черты характерны для студентов и преподавателей ЕГУ?
ЕГУ – это европейский университет, и всем нам есть, чем гордиться. Однако, мне кажется, ещё многого надо достичь. Студентам, на мой взгляд, всё-таки не хватает некой внутренней свободы и уверенности. Плюс я бы отметил отсутствие культуры исследования, любопытства и усердия. Но невозможно быть свободным на профессиональном и индивидуальном уровне, если ты не развиваешься. Развиваться же можно только через постоянную усердную работу. Свободным ты становишься не тогда, когда пересёк границу между Беларусью и Литвой. Европейцем тебя делает не момент перемещения, условно говоря, из Минска в Вильнюс, а работа с текстами и активное общение с культурой, через которые эта «европейскость» в тебя вливается как в сосуд. Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет говорил, что человек приобретает качество быть человеком. Именно приобретает, так как оно в нём не заложено. Тигр, например, становится тигром в момент рождения и не может, как говорил Ортега-и-Гассет, «растигриться», а человек может «расчеловечиться». Это значит, что для того, чтобы быть человеком – свободным, критически мыслящим существом – человек должен прилагать усилия. Европейцем не рождаешься – им становишься.
Спасибо за интервью.